идея, зародившаяся в тишине кабинетов экономистов, просочилась во внешний мир и предопределила представления многих людей о грядущем[133]. Гипотеза ОЛМ уверила нас, что существует широкий спектр задач, которые никогда не могут быть автоматизированы; резерв деятельности, который всегда обеспечит людям достаточное количество работы. Привычный Век труда будет продолжаться.
На мой взгляд, это оптимистичное предположение, скорее всего, окажется неверным. Но чтобы понять почему, мы должны сначала взглянуть на изменения, произошедшие в мире технологий и искусственного интеллекта.
Глава 3. Революция прагматиков
Люди уже давно фантазируют о машинах, способных делать удивительные вещи. Три тысячи лет назад Гомер рассказывал историю о треножниках, которые по приказу создавшего их бога «сами собой» устремлялись к своему владельцу[134]. Платон писал о Дедале, скульпторе настолько талантливом, что его статуи приходилось связывать, чтобы те не убежали[135]. Каким бы причудливым ни казался этот миф, ученик Платона Аристотель проникся им и задался вопросом: что случилось бы с миром труда, если бы «каждый имеющийся у нас инструмент мог выполнять свою задачу либо по нашей просьбе, либо сам ощутив в этом необходимость»[136]. Древние еврейские мудрецы писали о големах – мистических существах из грязи и глины, оживавших, стоило лишь их хозяевам произнести правильное заклинание. Говорят, что один голем по имени Йозеф до сих пор прячется на чердаке Большой синагоги в Праге; по легенде, много веков назад раввин Йехуда Лёв вернул его к жизни, чтобы защитить евреев своей общины от преследований[137].
В древней литературе множество таких рассказов. Но и более поздняя история полна басен о чудесных и странных машинах, совершающих свою работу без всякого видимого участия человека. Сегодня мы называем их «роботами», но до изобретения этого слова в 1920 году их называли «автоматами» – и они были безумно популярны. В XV веке Леонардо да Винчи нарисовал самодвижущуюся тележку и облаченного в броню гуманоидного робота; он также создал для короля Франции механического льва, который после трех ударов кнута Его Величества раскрывал свою грудь, чтобы показать символ правящей династии[138]. В XVIII веке своими машинами прославился француз Жак де Вокансон: одна играла на флейте, другая – на бубнах, а самой знаменитой была утка, которая могла есть, пить, махать крыльями и испражняться. К сожалению, так называемый canard digérateur, или «переваривающая утка», на самом деле не соответствовал своему названию: из скрытого отсека просто выпускался правдоподобный заменитель (хлебные крошки, окрашенные в зеленый цвет)[139]. Подобные надувательства случались довольно часто. Примерно в то же время венгр по имени Вольфганг фон Кемпелен построил шахматную машину, получившую прозвище «турок» из-за восточной внешности. Она десятилетиями гастролировала по всему миру, побеждая таких знаменитых противников, как Наполеон Бонапарт и Бенджамин Франклин. Они даже не подозревали, что в брюхе предполагаемого автомата прятался гроссмейстер[140].
Почему людей так очаровывали эти машины? Отчасти, вероятно, потому, что они были зрелищными: некоторые делали забавные и (как в случае с переваривающей уткой) часто умеренно шокирующие вещи. Но как насчет шахматной машины? Почему она всех так взволновала? Дело было не в его ловкости рук: мир XVIII века был полон технологий, выполнявших задачи, требующие гораздо более впечатляющих физических возможностей, чем перемещение шахматной фигуры. Скорее всего, люди были впечатлены очевидной способностью «турка» выполнять задачи, требующие когнитивных способностей, то есть делать то, что люди делают головой, а не руками. Считалось, что такая деятельность находится далеко за пределами досягаемости любой машины, и все же шахматное устройство делало гораздо больше, чем просто бесцельно передвигало фигуры по доске. Казалось, оно взвешивает возможные ходы и переигрывает опытных игроков-людей, мыслит и рассуждает. Когда речь идет о людях, мы признаем, что эти способности требуют «интеллекта». И именно это должно было шокировать публику: машины, похоже, тоже действовали разумно.
В конце концов, почти все эти рассказы оказались выдумками. Множество проектов так и остались на бумаге, а построенные машины, как правило, были рассчитаны на то, чтобы обмануть зрителя. Неслучайно Жан-Эжен Робер-Уден, первый современный фокусник (у которого несколько десятилетий спустя позаимствовал свое имя иллюзионист Гудини), был мастером по изготовлению автоматов: однажды ему пришлось чинить знаменитую переваривающую утку, когда у нее сломалось крыло[141]. Но в XX веке все изменилось. Исследователи впервые в истории начали строить машины с серьезным намерением соперничать с людьми – началась разработка настоящей сложной программы по созданию интеллекта. Теперь их устремления не сводились к вымыслу или обману, а были вполне серьезны.
Первая волна искусственного интеллекта
На заседании Лондонского математического общества в 1947 году Алан Тьюринг сообщил собравшимся, что задумал вычислительную машину, которая смогла бы демонстрировать интеллект[142]. Тьюринг заслуживал серьезного к себе отношения: он был, возможно, ведущим британским шифровальщиком времен войны и одним из величайших компьютерных ученых в истории. Однако реакция на высказанные им идеи оказалась настолько враждебной, что через год он был вынужден опубликовать новую статью, в которой гневно ответил на возражения против его утверждения, что машины «могут демонстрировать разумное поведение». «Обычно считают, что это невозможно, но никаких доводов не приводят», – заявлял он в первых же строках. Тьюринг считал, что возражения часто были «чисто эмоциональными» – например, «нежелание признать возможность того, что у интеллектуального могущества человека могут быть какие-то соперники», или «религиозная вера в то, что любая попытка построить такие машины является своего рода прометеевой непочтительностью»[143].
Менее чем через десять лет группа из четырех американских ученых – Джона Маккарти, Марвина Мински, Натаниэля Рочестера и Клода Шеннона – направила в Фонд Рокфеллера предложение о предоставлении средств на проведение «двухмесячного исследования искусственного интеллекта с участием десяти человек» в Дартмутском колледже (термин «искусственный интеллект» изобрел Маккарти)[144]. Их предложение поражало амбициозностью и оптимизмом. Они утверждали, что «каждый аспект обучения или любая другая особенность интеллекта» могут быть смоделированы машиной. И они считали, что можно достичь «значительного прогресса», если «тщательно отобранная группа ученых будет работать над этим вместе в течение лета»[145].
Так уж вышло, что летом 1956 года в Дартмуте не было достигнуто ничего заслуживающего внимания. Тем не менее образовалось сообщество ученых, определилось направление движения, и несколько великих умов начали сотрудничать. Со временем под вывеской искусственного интеллекта будет собрана эклектичная коллекция различных типов проблем: распознавание человеческой речи, анализ изображений и объектов, перевод и интерпретация письменного текста, игры в шашки и шахматы и решение проблем[146].
Вначале большинство исследователей искусственного интеллекта считали, что создание машины для выполнения
